Надежды Бернардо на семейное благополучие наконец сбылись: в 1545 году в возрасте пятидесяти двух лет он получил возможность насладиться покоем и радостями домашней жизни, исполняя несложные придворные обязанности во дворце князя. Но и эта передышка длилась недолго.
Роман Дубровкин
«ОТЕЦ ВЕЛИКОГО ТОРКВАТО»
БЕРНАРДО ТАССО
(1493—1569)
(продолжение. Начало в №8/2023)
ГЕНТСКОЕ ВОССТАНИЕ
В конце 1538 года Бернардо в свите князя Салернского сопровождает Карла V в Сиену, затем в Испанию и, наконец, в 1539 году во Фландрию, где вспыхнуло народное восстание, поводом для которого стало недовольство жителей Гента высокими налогами — открытый бунт, «нацеленный (по словам Бернардо) прямо против Его Величества»[1].
14 февраля 1540 года император с необычайной торжественностью въехал в город. В процессии, поражавшей своим великолепием, приняли участие вдовствующая королева Венгрии, вдовствующая герцогиня Милана, папский нунций, послы Англии, Франции, Португалии, Польши, Венеции, вице-король Сицилии, герцог Альба, принц Вильгельм Оранский и многие другие имперские вельможи и священнослужители, съехавшиеся со всей Европы. Из итальянцев на церемонию был приглашен, помимо прочих, князь Салернский. С очень большой долей уверенности можно утверждать, что его секретарь если и не участвовал в процессии, но по крайней мере наблюдал за ней.
Для устрашения жителей в город были введены четыре роты немецкой пехоты и голландская кавалерия, в сторону улиц были выставлены орудия, впереди колонны шла охрана, вооруженная алебардами. После шествия император лично возглавил войско, учинившее в городе расправу. 25 предводителей мятежа были казнены. Городские гильдии лишились всех своих исторических привилегий. Несмотря на то, что Карл был уроженцем Гента, он публично унизил самых знатных горожан, принудив их пройти по улицам босиком в одних рубахах и с петлей на шее, после чего местных жителей стали называть «носящими удавку».
Здесь же, в Генте, испанский военачальник дон Луис Авила, знакомый с Бернардо еще по тунисской кампании, и Франсиско де Толедо подсказали ему тему для эпопеи о похождениях Амадиса Гальского, героя средневекового романа, сочиненного около 1309 года португальским рыцарем Васко Лобейро. Рукопись произведения так и не была найдена. Предполагается, что она погибла в 1755 году во время лиссабонского землетрясения. В 1508 году роман был переведен на испанский язык и в значительно переработанном виде опубликован в Сарагосе Гарсией Ордоньесом де Монтальво, который усложнил сюжет и расширил повествование до тысячи страниц. В 1540 году по инициативе Франциска I появился французский перевод сочинения, а в 1546 году — итальянский.
Известно, что «рыцарский роман» Монтальво воспринимался современниками как подлинный рассказ о далеких сказочных землях. В правдивость его героев «читатели верили примерно так же, как древние эллины верили в существование Ахилла и Геракла»[2]. Согласно легенде, конкистадоры, впервые увидевшие Мексику, говорили друг другу, что страна напоминает им заколдованные острова из сказания об Амадисе. Гете, прочитавший роман в 1808 году, заметил:
«Стыдно <…> не знать такого прекрасного произведения, несмотря на такое количество пародий, которое на него имеется»[3]
(cамой остроумной пародией был, разумеется, «Дон Кихот», где сплошь и рядом встречаются имена персонажей Монтальво).
Идея написания поэмы показалась Бернардо интересной. Сначала он предполагал изложить ее белым стихом, но вскоре понял, что эта форма не соответствует содержанию эпоса и, главное, лишает повествование увлекательности. Как расскажет много лет спустя Торквато в своей «Речи в защиту «Освобожденного Иерусалима»» (1586), его отец пробовал читать первый (нерифмованный) вариант поэмы приближенным своего государя, однако к концу чтения неожиданно для себя оказался перед пустым залом. Примечательно, что не кто иной, князь Салернский, поддержавший замысел своего придворного поэта, настоял на том, чтобы тот перешел на октавы, традиционные для такого рода произведений со времен «Неистового Роланда», с которым «Амадис» вступал теперь в соперничество.
СОРРЕНТО
Доверительные отношения секретаря и князя на короткое время омрачились клеветническими слухами о продажности Бернардо, исходящими, по всей видимости, от недоброжелателей из придворного окружения. Суть слухов и подробности обвинений остались неизвестны. Чувствуя себя оскорбленным, Бернардо энергично протестовал против наветов, пустив в ход все свое красноречие:
«На моей стороне невиновность, она моя советчица, покровительница и помощница. Правда защитит меня. Обе они, и невиновность, и правда, прекрасно вооружены для моей обороны, и мне нечего опасаться, <…> клеветники — это люди, чья зависть ко мне сильнее, чем попечение о благе князя»[4].
После нескольких месяцев опалы Сансеверино, убедившись в необоснованности обвинений, назначил секретарю пенсион и с 1542 года освободил его от придворных обязанностей, если не считать писем, которые Бернардо не переставал писать от лица князя. Местом для жительства поэт выбрал Сорренто, где снял дом с видом на Неаполитанский залив, красоту которого он описывает в многочисленных письмах друзьям. В середине XVII века здание, где жило семейство Тассо, обрушилось в море вместе с частью берега и от него уцелели только две арки, комната и терраса. В начале XIX века оно было восстановлено старшим братом Наполеона «Иосифом Бонапарте, бывшим тогда королем Неаполитанским, и сделан[о] великолепным дворцом»[5]. В Сорренто у Порции родился мальчик, которому дали имя Торквато, но младенец вскоре умер. Старшей дочери, Корнелии, исполнилось к тому времени 6 лет.
«Моя маленькая дочь очень красива, — сообщал Бернардо сестре Афре, — и внушает мне огромные надежды на то, что она будет вести добропорядочную и благодетельную жизнь. Мой сын предстал перед Создателем и молится за наше спасение. Моя Порция на седьмом месяце беременности. Родится мальчик или девочка, ребенок будет мне очень дорог. Только бы Господь, который даст мне его, дозволил, чтобы он родился в страхе Божьем. Молись же вместе со святыми монахинями, чтобы Всевышний сохранил жизнь его матери, которая для меня высшая радость в этом мире»[6].
Закончив первую песнь поэмы «Амадис», Бернардо посылает ее на просмотр и одобрение Спероне Сперони. Примечательно, что в процессе работы он сначала изложил содержание будущего сочинения прозой и только затем разбил текст на строфы и зарифмовал их — этот метод он применял и в дальнейшем. В сопроводительном письме поэт рассказывал давнему другу о семейной жизни и своей новой работе:
«В этой спокойной обстановке я приступил к выполнению обещания, данного мною моему государю, а также дону Луису Авила и другим вельможам императорского двора и особенно вам: я приступил к сочинению итальянской поэмы об истории Амадиса Гальского. Для возведения этого здания я в изобилии подготовил материалы, которых хватило бы на гигантскую башню, больше той, которую я строю: я спроектировал все ярусы Поэмы и не просто спроектировал, но и определил соответствующие места для подражаний, сравнений, метафор и других украшений. <…> Вопреки вашему совету и наперекор собственному желанию я не могу сочинять ее белым стихом: я должен писать октавами, поскольку таково повеление моего господина, ослушаться которого было бы с моей стороны серьезным проступком. <…> По форме и манере стиха я буду следовать Ариосто, что же до структуры и прочего, что относится к общему плану, я по мере сил буду пытаться подражать Вергилию и Гомеру»[7].
БИТВА ПРИ ЧЕРЕЗОЛЕ
В Сорренто Бернардо свел дружбу с другими литераторами — Бернардино Серсале, Бернардино Рота и Сципионе Капече. Чтобы поощрить своего подопечного, князь прибавил к его жалованию сто дукатов, доведя годовое содержание до тысячи. Мирному, счастливому существованию семьи Тассо, казалось, ничто не угрожает, однако заниматься исключительно творческим трудом Бернардо пришлось недолго. Четвертая Итальянская война, начавшаяся в 1542 году, переместилась весной следующего года в Пьемонт, где сосредоточились войска имперского командующего Альфонсо д’Авалоса. В январе 1544 года, за два месяца до рождения Торквато, князь Салернский, возглавлявший итальянскую пехоту, приказал Бернардо прибыть в расположение армии, стоявшей под Миланом. Из Ломбардии секретарь последовал за князем на юго-запад к пьемонтской деревушке Черезоле, близ которой 11 апреля войска Франсуа Бурбона нанесли поражение армии Габсбургов.
«Подойдя к Монтаде, — повествовал Бернардо, — мы оказались в шести милях от противника, где нас задержала непогода. Такой бури в этих краях не случалось много лет — чем не предзнаменование наших будущих несчастий! Там мы пробыли до пасхального Воскресения. <…> Трудности пути мешали нашему продвижению, и чтобы избежать неудобств на ночевках, мы были вынуждены остановиться в Черезоле»[8].
Будни этого драматического похода изложены секретарем князя со знанием дела: он то приводит данные о численности воинских подразделений, то отслеживает дислокацию пехотных частей, то сообщает об артиллерийских позициях, то описывает многочасовые перестрелки и, в завершение, рисует поле битвы, на которое «жутко смотреть».
В «Освобожденном Иерусалиме» Торквато Тассо очень много батальных сцен, о жестокости которых он, никогда не воевавший, вероятно, знал по рассказам отца. Такое не вычитаешь из средневековых хроник:
Сломав копье, достала меч Гильдиппа
И наотлет взялась неверных сечь.
Перерубила пополам Зарипа —
Вверх по спине — от пояса до плеч.
Алярку, посиневшему от хрипа,
По рукоять всадила в горло меч,
Для пищи и речей двойную трубку
Проткнула и возобновила рубку.Бьет Ишмаэля, черного царька,
Пронзает Артазеркса без усилья,
Аргею-турку острием клинка
У локтя подрезает сухожилья.
Висит, поводья выпустив, рука,
С испугу морда тычется кобылья
В теснящиеся крупы и зады,
Расстроив эскадронные ряды.(ХХ, 33—34)
Итальянцы, сражавшиеся против французской кавалерии, оказались в крайне затруднительном положении. Понимая, что битва проиграна, Сансеверино нашел в себе хладнокровие трубить приказ к отступлению и тем самым спас как своих аркебузиров, так и подчиненную ему флорентийскую конницу.
«Когда мой князь увидел, — читаем мы у Бернардо, — что итальянский корпус не выдержит натиска и что, отступив, он сбережет войско, он решил, что тем самым он окажет большую услугу Его Величеству, чем если продолжит вести [солдат] в бой. Тогда он собрал аркебузиров, которые упорно бились весь день и были разбросаны по холмам, поставил их в арьергард отступающих сил и, ввязываясь на марше в стычки то с солдатами, то с крестьянами, добрался со скудными остатками армии до Асти <…>, когда ночь почти миновала»[9].
Карл V высоко оценил выдержку и решимость князя. В мае того же года Бернардо сопровождает Сансеверино в его поездке во Фландрию, где, по некоторым данным, его представили к императорскому двору. По дороге он останавливается в Антверпене и Брюсселе и после позорного для французов мирного договора, заключенного 18 сентября 1544 года в Крепи, еще несколько месяцев находится в распоряжении князя. На обратном пути он в декабре заезжает в Комо и добирается до Сорренто только через десять месяцев после рождения Торквато. Необходимость постоянно бывать при княжеском дворе вынуждает его переселиться в Салерно, где он занимает свой прежний дом, украшая его гобеленами, купленными в долг во время поездки во Фландрию. Упоминания об этих гобеленах иногда мелькают в переписке Бернардо, но чаще в переписке Торквато, вынужденного в пору безденежья закладывать их в ломбард и даже однажды выставить на продажу, чтобы собрать средства для погребального камня на могиле отца.
Привезя в подарок жене множество вещиц и безделушек, купленных на севере Европы и невиданных в Италии, Бернардо имел бы все основания считать себя вполне счастливым, если бы не новые разъезды.
«Для меня нет большей радости, — писал он из Рима, — чем оказаться под собственной крышей с женой и детьми, в уютном, удобном доме. Заботы по хозяйству не столь обременительны, да и характер у моей Порции не такой трудный и упрямый, чтобы я желал жить вдали от семьи. Ярмо, которое я ношу на шее — ярмо любви и верности, оно такое легкое, что я его не чувствую»[10].
Надежды Бернардо на семейное благополучие наконец сбылись: в 1545 году в возрасте пятидесяти двух лет он получил возможность насладиться покоем и радостями домашней жизни, исполняя несложные придворные обязанности во дворце князя. Но и эта передышка длилась недолго.
НЕАПОЛИТАНСКОЕ ВОССТАНИЕ
1547 год стал переломным годом в судьбе князя Салернского и, как следствие, в судьбе его секретаря. Причиной трагедии послужил конфликт Ферранте Сансеверино с испанским наместником в Неаполитанском королевстве Педро де Толедо, конфликт, который привел семью Ферранте к разорению, его самого к изгнанию, а город Салерно к упадку.
По мнению многих, отправной точкой открытого противостояния князя с вице-королем явился не религиозный бунт, во главе которого он встал, а личная неприязнь между одним из богатейших феодалов юга Италии и деспотичным эмиссаром испанской короны. При этом нельзя не отметить, что какими бы побудительными мотивами ни руководствовался князь в споре с таким могущественным противником, он явно переоценил свои прошлые заслуги перед Габсбургами и де-факто возглавил оппозицию централизованной власти, что едва ли входило в его планы. Опрометчивость действий Ферранте Сансеверино тем более удивительна, что на протяжении предыдущих 15 лет он имел возможность воочию убедиться, к каким последствиям приводили радикальные и порой болезненные реформы, проводимые честолюбивым испанцем на вверенном ему посту.
Назначенный в 1532 году вице-королем Неаполя, Педро де Толедо последовательно и жестоко проводил политику укрепления имперской власти, направленную против самоуправства провинциальных баронов, вольнодумства и царящего повсеместно бандитизма, поощряемого местной знатью из своекорыстных интересов. Ревностный католик, он изгнал из города евреев и распустил литературные академии, объявив их распространителями ереси. Летом 1543 года в Неаполе запылал первый костер из книг, а четыре года спустя, с согласия императора, в королевстве был издан эдикт об учреждении инквизиционного трибунала с неограниченными правами.
Католические историки прошлого, как правило, преуменьшали роль вице-короля в последующих кровавых событиях.
«Усилия Карла V установить инквизицию в Неаполе и других государствах, — писал в XVIII веке авторитетный доктор канонического права, — имели своим поводом успехи лютеранства в Германии и боязнь видеть проникновение заразы в другие страны. <…> Всё участие дона Педро Толедского в этом деле состояло в том, что единственно ему доверил вначале Карл V хлопоты по исполнению его воли, и только он один был достаточно умен для того, чтобы посоветовать государю отказаться от его намерения, когда он увидал бедствия, последовавшие за его исполнением. Приказ императора был исполнен без малейшего сопротивления. Но едва узнали, что несколько человек было арестовано по приказу новой инквизиции, как народ восстал; на улицах раздавались крики: «Да здравствует император! Да погибнет инквизиция!» Неаполитанцы взялись за оружие и принудили испанское войско искать спасения в фортах. Так как все принимало вид совершенного и всеобщего бунта, Карл V принужден был оставить свое намерение»[11].
Последнее решение было исполнено далеко не сразу.
16 мая в Неаполь прибыло 3000 испанских солдат, что, по свидетельству очевидца, не могло не привести к «бедствиям горожан и побоищу, которое устроил наш враг — вице-король»[12]. В городе раздались ружейные выстрелы, испанцы грабили дома, убивая всех без разбора, не щадя ни детей, ни женщин. Какая-то испанка, бросая из окна глыбы мрамора, попала в итальянца, за что была тут же зарезана вместе со всей своей семьей. С крепостных башен на город посыпались ядра. В резне погибло 25 испанцев и (по разным источникам) от 100 до 250 неаполитанцев.
17 мая «возникла великая распря между вице-королем и городом»[13]. Вожаки восстания направили во дворец депутацию для поисков приемлемого выхода. В ответ на это Педро де Толедо постановил считать всех участников мятежа преступниками и начал казни арестованных.
18 мая знать и горожане приняли совместное решение обратиться напрямую к императору и направить в Германию двух своих представителей: от горожан — барона Плачидо ди Сангро, от аристократии — князя Салернского. Узнав об этом, вице-король вызвал Сансеверино в Неаполь и попытался отговорить его от опасной затеи. Князь остался тверд: «Синьор, я не могу позволить себе не ехать, — заявил он, — так как я уже дал слово Городу»[14].
Тем не менее, охваченный сомнениями, князь обратился к своим ближайшим советникам — Винченцо Мартелли и Бернардо Тассо — с требованием дать ответ, насколько целесообразным они считают его участие в переговорах. Мартелли, которого нередко называют домоправителем Ферранте, в действительности имел гораздо более широкие полномочия и в какой-то мере соперничал с Бернардо на служебном поприще. До 1539 года он занимался преимущественно финансовыми вопросами княжества, но позднее стал представлять интересы Салерно при итальянских и иностранных дворах и даже сопровождал князя в поездке во Фландрию на прием к императору.
В 1546 году «домоправитель» отбыл тюремное заключение по обвинению в пособничестве Бернардо Сансеверино, родственнику Ферранте, сбежавшему во Францию от преследований Педро де Толедо. Теперь, наученный горьким опытом, он высказался против обвинительных демаршей князя, утверждая, что визит к императору оскорбит и унизит вице-короля и, главное, будет воспринят как попытка защитить еретиков (отметим, что под конец жизни Ферранте Сансеверино, находясь в изгнании в Париже, женился на гугенотке и принял протестантство). Бернардо, напротив, горячо настаивал на переговорах с императором. Он полагал, что в отличие от Испании, где инквизиция была необходима для защиты католической веры от арабов и иудеев, в Неаполе для сохранения религиозного мира лучше было обойтись без нее. Что же касается лично князя, то на карту, по мнению секретаря, была поставлена его репутация, его достоинство и честь: «вы, — обвинял он Мартелли, — идете по пути полезности, а я по пути честности»[15].
К несчастью для Бернардо, все случилось так, как предсказывал управитель. По прибытии в столицу Швабии Аугсбург, где стоял в то время имперский двор, Сансеверино узнал, что Педро де Толедо опередил его и в депеше своему придворному агенту, а затем и через специального посланника приказал довести до императора, что «князь Салернский поднял восстание в Неаполе и что к бунту присоединились испанцы»[16].
Карл V отнесся к депутации с подозрением. Барона ди Сангро он вскоре отослал назад в Неаполь с призывом к горожанам сдать оружие и подчиниться властям. Князя Салернского император, напротив, оставил в заложниках, запретив ему до высочайшего соизволения покидать Нюрнберг, куда переехал двор. В августе Сансеверино потребовал, чтобы Бернардо покинул Салерно и присоединился к нему в Германии. Порция опять осталась одна с одиннадцатилетней Корнелией и трехлетним Торквато, воспитание которого было возложено на престарелого священника дона Джованни Анджелуццо, жившего в семье Тассо с 1533 года. «Напишите мне, пожалуйста, и своим усердием прибавьте благодарности к той, которую я уже чувствую, — писал Бернардо священнику из Аугсбурга 7 января 1548 года. — И особенно дайте мне знать обо всем, чем занят мой Торквателло, так как вы не можете представить себе, какое я получаю удовольствие от ваших новостей»[17].
В марте того же года князь получил прощение от Карла V и, выплатив в имперскую казну сто тысяч дукатов, вернулся в сопровождении Бернардо в Салерно. Этикет требовал, чтобы он по приезде сделал незамедлительное представление вице-королю. Вместо этого Сансеверино пробыл в своем поместье почти неделю и только тогда направился в Неаполь, где был встречен ликующей толпой, воспринявшей известие о его возвращении как победу, что вызвало еще больший гнев Педро де Толедо. Введение инквизиции было отменено. Для князя Салернского и его секретаря настоящие бедствия, однако, только начинались.
ИЗГНАНИЕ
В течение двух лет мнимого затишья Бернардо подготовил к печати эпистолярное собрание, которое издал в 1549 году, объединив под одной обложкой 327 писем, часть которых уже в течение нескольких лет ходила в списках и появлялась в антологиях. Считается, что этот обширный том задумывался как некое обобщенное послание Карлу V и представлял собой попытку восстановить доверие императорского двора к князю Салернскому. Книга носила посвящение Антуану Перрено де Гранвелю, епископу Аррасскому, впоследствии первому министру и ближайшему советнику испанского короля Филиппа II, сына императора.
Содержание писем, в основном недатированных и обращенных к десяткам корреспондентов, охватывало важнейшие события второй четверти XVI века, что не могло не импонировать читателям, о чем свидетельствуют неоднократные переиздания книги, в том числе еще при жизни автора. Воодушевленный успехом первого тома, Бернардо уже задумывался о расширении книги за счет семнадцати новых писем, когда к нему начало приходить понимание, в какой опасности находится он сам и его семья, благополучие которой целиком зависело от натянутых отношений между Сансеверино и Педро де Толедо. 4 июня 1551 года князь ехал верхом по улице Неаполя, когда его лошадь внезапно подалась назад, и всадник, почувствовав резкую боль в колене, услышал звук выстрела из аркебузы. Рана, к счастью, оказалась не тяжелой. Стрелявшего схватили и заключили в тюрьму. Из тюрьмы злоумышленник написал письмо вице-королю, что вызвало подозрения князя. Он выяснил, что заказчиком покушения был сын Педро де Толедо, движимый чувством обиды за публичное унижение отца. Несмотря на централизацию власти, проводником которой десятилетиями выступал испанский наместник, обычай кровной мести не был изжит в Неаполитанском королевстве и не считался чем-то из ряда вон выходящим. Князь направил петицию императору с требованием наказать виновного, но тот оставил прошение без внимания. Выказывая на словах сочувствие, Педро де Толедо обещал добиться правосудия, но втайне убедил Карла, что причиной инцидента была интрижка Сансеверино «с женщиной».
Князь начал подозревать, что против него плетутся интриги и, судя по всему, затевается судебный процесс по обвинению в ереси, в укрывании бандитов и даже в содомском грехе. Не слушая советов своего секретаря, который на этот раз пытался отговорить его от опрометчивого шага, он запросил новой аудиенции у императора. По дороге в Инсбрук, где находился в то время имперский двор, Сансеверино, еще не излечившийся до конца от раны, сделал долгую остановку в Падуе, откуда отправил курьера в Австрию. В ответ Карл потребовал от князя немедленно явиться ко двору. Тот согласился, но при том условии, что император даст слово гарантировать ему безопасность.
«Я не заключаю соглашений с подданными, — отрезал Карл, — Если хочет, пусть приезжает, а нет, пусть едет куда ему будет угодно».
В Падуе, находившейся под венецианским правлением, нашло в то время приют немало неаполитанских изгнанников, которые принялись убеждать князя поступить на службу к Генриху II, взошедшему на французский престол в 1547 году после смерти Франциска I. По словам итальянцев, новый король унаследовал от отца не только трон, но и нескрываемую ненависть к Габсбургам и был полон решимости бросить войска на Неаполь. Сдавшись на уговоры, Сансеверино отказался от вассальной зависимости от императора и объявил об этом публично.
Бернардо не сразу последовал за князем в Падую. В октябре 1551 года он по-прежнему жил в Салерно, после чего перевез жену и детей в Неаполь, где поселил их в фамильном Палаццо Гамбакорта, считая, что Порции безопаснее находиться поблизости от родственников. Известие о том, что князь Салернский встал на сторону французов, достигло Неаполитанского королевства в марте 1552 года. Вице-король тотчас же объявил Сансеверино мятежником и приговорил его к смертной казни, после чего приставы наложили секвестр на все его итальянские владения. Немилость Педро де Толедо обрушилась при этом не только на князя, но и на его ближайшего советника, которому после двадцатилетней службы оставалось либо отречься от своего покровителя, либо последовать за ним в изгнание. Секретарь предпочел остаться при князе, оправдывая свое решение делом чести и совести. В XVIII веке высказывалось предположение, что реальным побудительным мотивом Бернардо явилось его франкофильство, которое он якобы проповедовал еще со времен Гвидо Рангоне[18]. Подобное объяснение не выдерживает никакой критики, так как подобно большинству своих современников-итальянцев Бернардо проявлял безразличие к национальной принадлежности завоевателей и с одинаковым усердием сочинял искренние и в то же время неискренние сонеты, восхваляющие Маргариту Валуа или оплакивающие смерть Карла V. Сохранив верность князю, он лишился всего, чем владел в Неаполитанском королевстве. Деньги, вырученные властями за продажу его дома, отошли в имперскую казну, и единственное, на что он мог теоретически рассчитывать в будущем, было приданое, обещанное за женой, но и оно находилось под контролем братьев Порции, которые явно не собирались расставаться со столь значительной суммой.
ПРИ ФРАНЦУЗСКОМ ДВОРЕ
Отдав семилетнего Торквато на обучение к иезуитам, Бернардо уехал вслед за князем в Венецию, а затем в Феррару. 16 апреля 1552 года флорентийский посланник при дворе Эрколе II докладывал тосканскому герцогу Козимо Медичи: «Здесь находится синьор Бернардо Тассо, секретарь князя Салернского, [который] поведал мне о сделке князя с французами. В военное время князь будет в звании генерала участвовать в королевских походах, а в мирное ему полагается ежегодное жалование в двадцать тысяч скуди. Весь гнев [Тассо], насколько я вижу, направлен против вице-короля, а об императоре он высказывается почтительно»[19].
Летом того же года Бернардо получает от князя указание вступить в переговоры с доверенным лицом Генриха II кардиналом Франсуа де Турноном, который, по его словам, «занимается делами Италии для христианского мира»[20]. Сансеверино надеется, что король сплотит анти-испанскую коалицию и пошлет войска на Неаполь. Он настолько верит в жизнеспособность этого плана, что в сентябре, находясь в Венеции, отправляет своего секретаря ко французскому двору с заданием растолковать военачальникам неотложность похода. По дороге в Париж Бернардо, несмотря лихорадку, находит в себе силы сделать остановку в Бергамо и повидать Афру.
В Париже он напряженно и терпеливо работает над организацией экспедиции, обращаясь с настойчивыми призывами к пэру Франции маршалу Анну де Монморанси и даже адресует сонет королю:
Тебя, о Генрих, славы сын наследный,
Ужель дождаться нам не суждено?
Подобно солнцу ты сожжешь бесследный
Туман в краю, где скорбно темно.Обрушь бестрепетно свой меч победный
На пепелище, где простерт давно
Старинный данник твой, Неаполь бедный,
Удел его — страдание одно!..[21]
В своем стремлении вернуть себе утраченную власть и богатство князь Салернский не останавливается ни перед чем. Через четыре года он примет участие в заговоре с целью убийства нового вице-короля Неаполя герцога Альба[22], а сейчас, в 1552 году, в поисках союзников отправляется в Константинополь для переговоров с турецким султаном Сулейманом II. Командуя двадцатью шестью галерами, он впоследствии поставит их под начало адмирала Тургут-реиса, известного в Европе как Драгут, а среди единоверцев как «обнаженный меч Ислама», и будет до конца своей жизни руководствоваться исключительно собственными интересами.
В марте 1553 года перспектива похода французов на Неаполь кажется вполне реальной, и Бернардо передает Порции через доверенное лицо настоятельный совет уехать из города и переждать осаду в Сорренто или Риме. Однако к маю «мировые события отвлекли мысли христианнейшего короля от итальянских дел»[23], и после ухода османского флота от берегов Искьи стало очевидно, что экспедиция не состоится. Получив от Порции тревожное письмо, Бернардо просит своего друга Америко Сансеверино, родственника Ферранте, помочь ему добиться от князя соизволения на отъезд в Италию. Он искренне боится за жизнь семьи и к тому же считает свое дальнейшее пребывание при французском дворе бессмысленным: «я знаю, — пишет он, — насколько малую пользу я приношу здесь господину Князю, и не по причине собственной негодности, а из-за негодных времен и негодных дел. Все доводы убеждают меня покинуть [Париж] и жить вместе с женой и детьми там, где от меня исходило бы любое их благо и любое их горе по воле моей счастливой или несчастной судьбы»[24].
В сентябре Бернардо узнает, что его дочь и жена тяжело больны и, опасаясь, как бы они не остались без надлежащего врачебного ухода, обещает Порции вскоре добраться до Рима, но никак не может добиться разрешения от князя, которому некогда вникать в домашние заботы подчиненного: в начале октября корабли Сансеверино, действующие в составе франко-турецкого флота, отвоевывают у генуэзцев Корсику, и Бернардо, убедившись в тщетности своих просьб, переезжает в парижское предместье Сен-Жермен, где пишет значительную часть четвертой книги стихов, которую посвятит Маргарите Валуа.
СМЕРТЬ ПОРЦИИ
Из Парижа он уезжает только в декабре и попадает в Рим в феврале следующего года, воспользовавшись благожелательностью папы Юлия III, человека своеобразного, предпочитавшего высокой политике праздничную атмосферу своего роскошного дворца. Возобновив заседания Тридентского собора, понтифик на деле не занимался реформированием церкви, на котором настаивал Карл V. Формально запретив неаполитанским беглецам селиться в папской области, он сделал некоторые исключения. «Его Святейшество дал слово, что я волен оставаться в Риме сколько угодно»[25], — ликовал Бернардо в июне 1554 года. Получив прибежище в папской области, он прилагает невероятные усилия, чтобы братья позволили Порции переехать к нему, считая камнем преткновения их отказ выплатить приданое. Для неаполитанской короны он по-прежнему преступник, вынужденный улаживать семейные дела через посредников, даже когда речь идет об общении с женой, которая «желала бы жить рядом с ним, окажись он хоть в аду»[26]. Еще в сентябре 1552 года он сообщал салернскому юрисконсульту Джован Анджело Папио, находящемуся во французском Лионе: «письма, отправленные на ваше имя, предназначаются моей жене, которой я не могу писать, боясь подвергнуть ее новой опасности и новым бедам»[27]. Ответные письма Порции полны невыразимого отчаяния.
Сансеверино требует секретаря к себе в Венецию, но тот медлит с отъездом, аргументируя отсрочку тем, что вдалеке от Неаполя он будет скован в своих действиях и понесет значительные расходы, если ради жены будет вынужден обращаться за помощью к посторонним людям. «У меня нет друзей в городе, — жалуется он князю, — нет родных, которые защищали бы подобающим образом ее интересы. Не имея возможности поехать туда самому, я не могу ее оттуда вызволить. Я не готов прибегнуть к насильственным средствам, ибо подобная мера поставила бы под угрозу жизнь моей несчастной Порции и бедных детей»[28].
Из жалования, «назначенного ему королем», князь Салернский продолжает выплачивать секретарю ежегодную ренту в 300 скуди, не требуя от него взамен никаких услуг. Получить пенсион против княжеского векселя оказывается нелегкой задачей. Перевод денег из страны в страну осуществлялся в XVI веке под надзором папской курии, которая со времен Средневековья подчинила себе деятельность, называемую сегодня валютно-кредитными операциями[29].
«Ваше Преподобие, — умолял Бернардо прелата из церковной канцелярии, — для содержания семьи <…> у меня нет других средств, кроме этого пенсиона и приданого моей жены, <…> по причине больших расходов и бедности я не могу позволить себе просрочек, так как проценты [ростовщикам] меня вконец разорят»[30].
Из сострадания кардинал Ипполито II предоставляет изгнаннику право на безвозмездное пребывание в его дворце на Монте-Джордано, куда в апреле (по другим сведениям — в октябре) приезжает из Неаполя десятилетний Торквато. Застав отца прикованным к постели, он еще не знает, что больше никогда не увидит мать, разлука с которой станет для него источником нескончаемого горя.
«Трогательны слова, в которых сын ее, спустя двадцать четыре года, среди собственных своих бедствий, вспоминал о слезах бедной матери, отпускавшей его в трудный путь, — писал английский эссеист Ли Хант, издатель поэзии Шелли и Китса. — Ребенком, говорит он, оторвала меня суровая судьба от лона матери. Со вздохом вспоминаю я ее поцелуи, орошенные слезами горести, ее жаркие молитвы, разнесенные ветром. Не суждено мне было более смотреть ей в лицо, сжатому в ее нежных и тесных объятиях»[31].
Чтобы хоть как-то избавить Порцию от притеснения неаполитанской семьи, Бернардо добивается для жены и дочери разрешения пожить в гостевой келье при монастыре Сан Фесто, в котором они, однако, не пробыли и года. Двоюродный брат Бернардо, Джован Якопо Тассо, услышав, что тот обосновался в Риме, посылает ему из Бергамо письмо с просьбой взять на попечение его сына Кристофоро и устроить для него совместное обучение с Торквато, обещая оплачивать содержание мальчика.
«Девять дней тому назад, — сообщает Бернардо в декабре, — благополучно и счастливо добрался до нас Кристофоро. Приезд его доставил мне великое удовлетворение, но еще большую радость доставил он Торквато, который ждал [нового друга] с огромным нетерпением и полюбил его еще до встречи. Уверяю вас, я буду заботиться о Кристофоро не меньше, а то и больше, чем о собственном сыне. Пусть вас не печалит, что синьора Порция еще не приехала, у меня прекрасная кухарка, и еще с нами живет весьма достойный пожилой священник, прослуживший в моей семье семнадцать лет. Он одарит мальчиков любовью и заботой, как если бы это были его собственные дети»[32].
Обучение латинскому и древнегреческому Бернардо, тем не менее, берет на себя.
Заботы о семье не отвлекают его от работы над «Амадисом». «Трудясь долгими днями, я продвигаюсь к завершению моей поэмы и уже достиг точки, когда при небольшом усилии смогу дойти до середины»[33], — сообщает он 20 октября 1554 года венецианскому литератору Лудовико Дольче, отправляя ему рукопись нового поэтического сборника. Знаменитый гуманист и теоретик искусства, Дольче прославился не столько тем, что в 1555 году первым напечатал «Комедию» Данте, присоединив к ее названию эпитет «Божественная», сколько курированием сотен поэтических изданий. Ссылаясь на нездоровье, Бернардо просит его отредактировать рукопись, над которой он работал с 1537 года, и напечатать сборник под названием «Четвертая книга стихов», считая упоминание в заглавии слова «любовь» неуместным по причине почтенного возраста автора. Дольче отнесся к работе крайне небрежно: нарушил композицию разделов, снял посвящения к стихотворениям, лишив их тем самым всякого смысла, внес путаницу в оглавление и позволил себе такое самоуправство, что Бернардо пришлось вмешаться. Не успев устранить все недочеты, он попытался издать книгу повторно, в должном виде, что ему удалось только в 1560 году. К тому времени он помирится с Дольче и тот напишет предисловие к его поэме «Амадис» и ко второму тому писем.
11 ноября 1554 года Бернардо исполнился 61 год. По мере того, как тают его последние надежды на финансовое благополучие, растет его обида на князя Салернского, которого он считает теперь виновником всех своих несчастий:
«Я написал <…> бесконечное число писем господину Князю и вам, — упрекает он Америко Сансеверино, — но ни на одно из них не получил ответа — ни от вас, ни от Его Высочества. Это настолько усугубило мои страдания и горечь моего положения, что я оказался на последней ступени отчаяния, до которого только может опуститься живой человек. Не ожидал я от господина Князя, которому я преданно прослужил двадцать четыре года и из-за которого потерял все, чем владел и что честно приобрел, подвергая себя опасностям и вложив столько труда, получая вознаграждение, не соответствующее моей службе, моей верности. Такое не подобает принцу, который в глазах людей считается добродетельным и благодарным»[34].
Слабая надежда на воссоединение с Порцией забрезжила для Бернардо после того, как в 1555 году на папский престол взошел кардинал Джан Пьетро Карафа, принявший имя Павла IV. Несмотря на преклонный возраст (новому папе на момент избрания исполнилось 79 лет), он был полон энергии и в отношениях с людьми открыто проявлял свой вздорный, высокомерный нрав. В обычае понтифика было предоставлять привилегии родственникам, в частности, своему племяннику Карло, в руки которого он передал столько политических полномочий, что фактически поставил его во главе государства. Пользуясь поддержкой семейства Карафа, Бернардо в течение нескольких месяцев обращался с просьбами о содействии к священнослужителям и видным представителям неаполитанской знати, но, как и многие другие его шаги подобного рода, обращения эти не дали никаких ощутимых результатов.
13 февраля 1556 года Бернардо получает страшное известие: в январе с его женой случился приступ, после чего она лишилась дара речи и, не проболев и суток, скончалась без каких-либо симптомов лихорадки. Эти необъяснимые обстоятельства внушили убитому горем вдовцу подозрение в отравлении, которое с годами только крепло, пока не переросло в уверенность.
«Не насытившись моими бедами, — признавался он Америко Сансеверино, — и для того, чтобы сокрушить меня окончательно, Судьба лишила жизни мою жену, эту горемычную молодую женщину, и ее смертью разрушила все мое счастье, оставив моих бедных детей без радостей, без поддержки, а меня без последней надежды на покой в моем неутешном старческом возрасте. Я плачу о потере этой многострадальной молодой женщины, которую я любил больше жизни и которую я, тем не менее, любил меньше, чем она этого заслуживала. Я плачу и обвиняю себя в ее смерти, ибо я не должен был ради тщетных амбиций, ради чести и приязни к моему государю бросать ее, бросать моих несчастных детей, не заботясь о собственной семье. У меня еще меньше причин оправдывать свои поступки, ибо я знал, что оставляю ее без всякого совета, без покровительства, без людской помощи, <…> оставляю в руках братьев, не братьев, а врагов рода человеческого, не людей, а жестоких зверей, в руках матери, не матери <…> и не женщины, а воистину адской фурии»[35].
Глубокое, искреннее горе Бернардо сквозит в его сонетах на смерть жены, которые четырнадцатилетний Торквато читал по мере их написания. Письма его, адресованные самым близким друзьям, приоткрывают завесу над болезненным душевным состоянием Порции в годы, предшествовавшие ее кончине, повествуя о ее постоянных тревогах и страхах, и в то же время свидетельствуют о глубокой религиозности Бернардо, о его смирении перед Богом — качествах, передавшихся сыну:
«Она была молода, скромна и прекрасна своей изысканной красотой. Она настолько ревниво относилась к своей чести, что после того, как я, на свое несчастье, отправился в ссылку, она наперекор нашему естественному инстинкту нередко говорила, что предпочла бы скорее быть старой и уродливой. Она не опасалась за свою честь, неприкосновенность которой стойко оберегала, но боялась лживых мнений света и капканов, расставляемых мужчинами, этих естественных врагов женской порядочности. <…> Сон ее был беспокойным и не приносил ей отдыха. Она любила меня и Торквато так сильно, что в разлуке с нами, лишенная надежды на счастливую жизнь под одной крышей с мужем и сыном, постоянно терзалась разными страхами…»[36].
Бернардо сетует на старость в нищету: несчастному вдовцу буквально не на что кормить Торквато, нет денег на приданое дочери. Безразличие князя Салернского угнетает и оскорбляет секретаря. Просительный тон его писем постепенно переходит в возмущенный и обвинительный:
«Причину того, что я дошел до такой нужды, нельзя скрыть, ибо она известна всему свету. Я пребываю в таком состоянии, что не посочувствовать мне может только тот, кому не достает высоты духа, тот, кто лишен сострадания, тот, в ком совсем нет добродетели, и если в вас осталась малейшая частица величия, душевной щедрости и благодарности, достойные образцы которой вы неоднократно являли вашим подчиненным, разве вы не найдете в себе жалости и не поднимете меня с того скорбного дна, на которое я опустился, служа вам»[37].
Особое беспокойство внушала Бернардо судьба живущей в Неаполе Корнелии. Сразу после смерти Порции братья подали иск в королевский суд и добились вердикта, по которому приговор отцу распространялся на Торквато: теперь он также объявлялся мятежником, покинувшим королевство без дозволения властей. Две трети наследства покойной были поделены поровну между семьей Росси и имперской казной, оставшаяся треть полагалась Корнелии в случае ее замужества. Пытаясь безуспешно оспорить решение суда, Бернардо направлял возмущенные петиции к различным влиятельным особам и в конце концов «завещал» тяжбу Торквато, который сумел довести дело до судебных разбирательств только в 1594 году — за год до своей смерти.
При таких драматических обстоятельствах Бернардо в поисках средств к существованию решил стать священнослужителем, но из этого также ничего не вышло. Войдя в его бедственное положение, Паче Грумелли, мать его воспитанника Кристофоро, известная под именем Кавальера, поручила Бернардо наблюдать за ее римским виноградником, предложив ему в качестве оплаты будущий урожай, что спасло несчастного вдовца от неминуемого голода.
БЕГСТВО ИЗ РИМА
Тем временем разразилась новая «Итальянская война», получившая название «последней». Зачинателем ее был не кто иной, как папа Павел IV, выступивший против Филиппа II, сына и наследника императора Карла V. По приказу короля главнокомандующий испанской армией Фернандо Альварес де Толедо, известный как Великий герцог Альба или Железный герцог, вторгся в папскую область Лацио и занял городки Остия и Тиволи, угрожая Риму. Стремительное наступление неприятельской кавалерии, состоявшей в основном из итальянских ветеранов, изгнанных в свое время понтификом, привело римлян в ужас. Положение Бернардо, являвшегося в глазах испанцев государственным преступником, становилось рискованным. Опасаясь повторения бойни, пережитой им при Клименте VII, он задолго до наступления имперцев разглядел все признаки надвигающейся катастрофы, обостренной эпидемией чумы, свирепствовавшей в нескольких областях Апеннинского полуострова.
«Рассудительный и осторожный кормчий должен и в спокойную погоду предвидеть шторм и подготовить все необходимое для защиты от ударов судьбы»[38], — убеждал он Кавальеру 25 июля, оправдывая свою просьбу одолжить ему 50 скуди, необходимых для отъезда из Рима.
10 сентября он в сопровождении дона Анджелуццо отправляет мальчиков в Бергамо, а сам задерживается на несколько дней, чтобы получить разрешение на вывоз своих скудных пожитков, «немногих реликвий, оставшихся от разорения»[39]. При появлении новых слухов о приближающейся армии он отдает «четыре баула и четыре тюка»[40] на хранение местному торговцу под обещание позднее отправить их владельцу и покидает город. Некоторое время спустя молодой человек, которому Бернардо поручил присматривать за домом, продает оставшееся имущество, сдает дом в аренду и пропадает, прихватив с собой вырученные деньги. 63-летний Бернардо приезжает в Равенну в сопровождении двух слуг, имея с собой в качестве багажа «две сорочки» и рукопись поэмы «Амадис», которую он называет своим, с заглавной буквы, «Трудом».
Первоначально Бернардо намеривался поселиться вместе с Торквато в Венеции, однако этому плану помешала вспыхнувшая там чума. Новость о его пребывании в Равенне дошла до герцога Урбинского Гвидобальдо II делла Ровере, который в октябре того же года пригласил его пожить в Пезаро, предоставив ему жилье неподалеку от герцогского дворца в квартале, именуемом Баркетто. Сюда же в начале 1557 года приехал Торквато. Гвидобальдо и его жена Виттория Фарнезе, известная потомкам по портрету, выполненному художником из круга Тициана, славились своим покровительственным отношением к людям искусства, ее дом был всегда полон литераторов и художников, беседы с которыми вернули Бернардо в творческую среду, что немало способствовало его работе над последней редакцией поэмы. В сентябре «Амадис» после некоторых доработок был завершен и готов печати. По настоянию герцогини автор согласился прочесть его перед придворными поэтами (которых в тот год собралось множество), декламируя ежедневно по одной песне пространного — в сто глав — произведения.
Полагаясь на покровительство герцога, назначенного в апреле 1558 года полководцем испанской армии, Бернардо надеется вернуть себе дом в Салерно и другое утраченное имущество. Не состоя формально на службе у Гвидобальдо, он продолжает, хотя и с задержками, получать жалование от князя Салернского несмотря на то, что давно сложил с себя секретарские обязанности и вернул «шифровальные книги» для переписки, возложенной теперь на другого агента. В июне выплаты неожиданно прекратились, что лишило Бернардо последних средств к существованию. Положение его обострялось обнищанием всей центральной Италии, вызванным десятилетиями войн и неурожаем.
«Если бы не великодушие герцога Урбинского и еще нескольких дружески настроенных благородных синьоров, — писал он другу, — [я не знаю], как бы я пережил этот бедственный год, когда даже богачи с трудом обеспечивают себя. Неужели я должен, краснея от стыда, еще больше докучать просьбами то одному, то другому вельможе <…> и, беря взаймы у ростовщиков, разоряться на процентах?»[41]
Виновником своих бедствий он продолжает считать князя Салернского. Здесь возникает законный вопрос, отдавал ли Бернардо себе отчет, в каком незавидном положении оказался к тому времени его бывший покровитель. Знал ли он, что одержимый своей личной вендеттой, Сансеверино сделался для французского двора «неудобной фигурой», от которой в Париже хотели бы побыстрее избавиться? Слышал ли бывший секретарь, что отставленный от большой европейской политики, обнищавший аристократ в конце концов поселился в провинциальном Авиньоне, где доживал свои дни в полной безвестности?[42]
15 августа 1558 года Бернардо уведомляет «неблагодарного» князя о своей отставке, как бы подводя итог десятилетиям добровольного самопожертвования ради патрона, у которого он даже не состоял вассалом:
«не для того я лишился друзей, закладывал вещи, потерял доверие, страдал от многих неудобств, чтобы прийти к такому концу, <…> я прослужил вам двадцать семь лет с такой преданностью и такой любовью, с какими служат Богу, <…> не такого вознаграждения я ожидал за лояльную, многолетнюю службу, не говоря уже о потерях, на которые я пошел, следуя за вашей судьбой…»[43].
И в кульминации письма:
«Мне ничего не осталось, как пойти в услужение к другому государю. Вы воспользовались трудами моей молодости, ему же достанется старая лошадь, которой он отведет место в своей конюшне в память о ее былой славе»[44].
Примечания
[1] Lettere, I, no. 198, p. 394.
[2] С. С. Лосев. «Амадис Галльский» как историко-культурное явление. — Вопросы истории. 1984, № 12, с. 177.
[3] Там же.
[4] Lettere I, no. 77, p. 153.
[5] Ли Хант (Гёнт). Торквато Тассо. — Репертуар и Пантеон театров. СПБ., 1847. Том 6, раздел «Биография», с. 2. Далее — Ли Хант.
[6] Lettere I, no. 140, p. 288.
[7] Ibid, no. 82, pp.168—169.
[8] Ibid, no. 147, p. 303.
[9] Ibid, p. 306.
[10] Ibid, no. 187, p. 373.
[11] Хуан Антонио Льоренте. Критическая история испанской инквизиции. Москва, 1936, том 1, с 119. Перевод под редакцией С. Лозинского.
[12] Lettere di Luca Contile. Pavia, 1564. Цит. по: Fortunato Pintor. Delle liriche di Bernardo Tasso. Pisa, 1900, p. 6.
[13] Цит. по: Ferrante Sanseverino. L’ultimo principe di Salerno nello scenario politico ed economico cinquecentesco. Salerno, 2018, p. 150.
[14] Ibid., p. 152.
[15] Lettere I, no. 308, p. 576.
[16] Alessandro Fava. L’ultimo dei baroni, Ferrante Sanseverino. In : Rassegna Storica Salernitana, IV, 1934, p. 64.
[17] Lettere I, no. 213, pp. 435—436.
[18] См. биографию Бернардо Тассо в предисловии, написанном Антон—Федериго Сегецци к двухтомнику его писем: Seghezzi, 1733, pp. XXVI—XXVIII.
[19] Lettere inedite di Bernardo Tasso precedute dalle notizie intorno la vita del medesimo per cura di G. Campori. Bologna, 1869, pp. 22—23. Далее — Lettere Campori.
[20] Из письма к Спероне Сперони от 19 июля 1552 г. Цит. по: Sperone Speroni. Opere. Venezia, 1740, t. V, p. 332.
[21] «Invittissimo Enrico or che a l’ardente…».
[22] Giuseppe Coniglio. Il viceregno di don Pietro di Toledo (1532—53), Napoli, 1984, pp. 256—261.
[23] Lettere II, no. 34, p. 114.
[24] Ibid, no. 36, p. 118.
[25] Ibid, no. 49, p. 143.
[26] Ibid, p. 142.
[27] Ibid, no.10, p. 67.
[28] Ibid, no. 49, p. 142.
[29] С. Г. Лозинский. Средневековые ростовщики. Петроград, 1923.
[30] Lettere Campori 1869, no. 17, p. 106.
[31] Ли Хант, с. 3.
[32] Lettere inedite di M. Bernardo Tasso accresciute, corrette e illustrate. Padova, 1751, volume terzo, no. 8, p. 70.
[33] Lettere II, no. 50, p. 145.
[34] Ibid, no. 62, p. 170.
[35] Lettere II, no. 59, p. 157.
[36] Lettere II, no. 66, p. 174.
[37] Lettere II, no. 60, p. 161.
[38] Lettere III, p. 112.
[39] Ibid, no. 29, p. 119.
[40] Ibid.
[41] Lettere II, no. 143, p. 386.
[42] Французская исследовательница Доменик Фратани, посвятившая переписке Бернардо Тассо с Ферранте Сансеверино целый ряд тщательно документированных публикаций, считает княжеского секретаря вымогателем, обставившим «театральными декорациями» свои необоснованные, завышенные требования. Аргументация исследовательницы, игнорирующей реальное бедственное положение «шантажиста», представляется нам малоубедительной.
[43] Lettere II, no. 150, p. 400-401.
[44] Ibid, p. 401.
